Единственная дочь - Страница 41

– Нет, не говорила, – тихо отвечаю я.

– Да. Я очень горжусь ею. Она поднялась по карьерной лестнице на госслужбе. Кажется, некоторые родители ваших одноклассников сейчас у нее в подчинении. Все это взимосвязано. Тогда она была очень одинока. На несколько лет ушла в себя и полностью сконцентрировалась на учебе.

Я не знаю, что сказать. Он смотрит куда-то перед собой, взгляд туманный, задумчивый. Мой план дает обратный эффект; мне нужно заполучить Джека на свою сторону. Я жду, что он продолжит. Если я сейчас переведу разговор на себя, то буду выглядеть эгоисткой. Легкий ветерок колышет молодые зеленые насаждения, нагибая их тонкие стебли.

– От отца тоже никакой помощи, – продолжает он. – Он так пристыдил Лиззи, что ее не было дома, когда ты пришла в тот день… ну, ты знаешь. Все твердил, что наверняка ты просто сбежала. Это заставило ее чувствовать себя виноватой, словно она могла предотвратить случившееся.

– То, что произошло со мной, невозможно было предотвратить, – вставляю я, чувствуя удобный момент.

Его взгляд проясняется.

– Черт. Прости, Бек.

– Ничего, я сама начала. Рада, что теперь я знаю. Бедная Лиззи. Наверняка это было ужасно.

– Ты такая бескорыстная, – говорит он с мягкой улыбкой. – Да, ей было нелегко. Но это не твоя вина.

– Все равно я чувствую себя ужасно, – подыгрываю я.

– Нет, не надо. Лиззи не должна винить тебя. Это смешно.

– Может, поговоришь с ней?

– Без проблем.

– Спасибо, – говорю я, накрывая его руку на траве своей. Он смотрит на руку, потом на меня и улыбается. Обычно, если людей легко надуть, я считаю их слабаками. Даже идиотами. Но по какой-то причине Джек стал нравиться мне еще больше.

– А на тебя она почему злится?

Он вздыхает.

– Она считает, что я лезу туда, куда не следует.

Сейчас я по-настоящему заинтригована.

– И что же это? – наседаю я, пытаясь разговорить его.

– Я покажу тебе, – говорит Джек, поднимаясь и отряхивая джинсы.

Мы подъезжаем к дому Джека, входим внутрь, и я поднимаюсь вслед за ним по лестнице, сокрушаясь, что на мне детское нижнее белье Бек. Это современный и большой дом, намного больше, чем у Бек, и почти такой же просторный, какой был у меня в Перте. Спальня Джека немного неряшливая, но теплая и солнечная. В центре стоит кровать, есть стол и компьютер, весь обклеенный стикерами-закладками. К стене прислонена стопка картонных досок. Глядя в окно, я замечаю блестяще-голубой овал воды. Бассейн.

– Не осуждай меня за то, что я все еще живу дома! – просит он. – Я съезжал ненадолго, но потом у меня…

– Я и не осуждаю, – обрываю его.

– По крайней мере, я перерос увлечение металлом, верно?

– Да, это настоящее облегчение. – Я помню, как сама слушала такую музыку.

Джек замечает, что я рассматриваю картинки на картонных досках. Это детские рисунки, увеличенные до размера постеров.

– Их нарисовали дети, которые живут в австралийских лагерях для беженцев. Сотрудник организации «Спасем детей» тайно вынес рисунки, прежде чем доступ туда запретили, – объясняет он. – Мы сделали из них плакаты для демонстрации, в которой я тоже участвовал несколько месяцев назад.

Я листаю картинки. Простые детские рисунки, большие грустные лица и слезы на щеках. Они поместили себя в клетки. На одном рисунке – гигантское солнце с дьявольским лицом. На другом – мужчина под деревом. Я не сразу понимаю, что он повесился. «Мелика, 6» написано в углу.

Я возвращаю плакаты на место. На них слишком тяжело смотреть.

– Это ужасно, – говорю я.

– Я знаю. – Он садится на компьютерный стул. – Смотри, я тебе кое-что покажу…

Джек открывает блог и прокручивает содержимое. Похоже на страничку активиста, занимающегося вопросами беженцев. Размытые фотографии белых политиков, курящих сигары в фешенебельных ресторанах, а рядом – фотография арабского подростка с зашитыми губами, маленькой африканской девочки, прижатой к забору.

– Это было до запрета на публикацию.

– Эмм, – говорю я, – я не настолько разбираюсь в политике. – Быть жертвой похищения – отличное оправдание неосведомленности о событиях в мире.

– Извини! – говорит он. – Я не забыл. Просто…

– Да нет, все в порядке. Я хочу понять. Объясни мне.

– Ну, – он задумывается на мгновение, – останови меня, если уже знаешь это, о’кей? Не хочу умничать.

– Вряд ли у тебя получится. Продолжай. – Я действительно мало знаю о подобных вещах. Политика никогда меня особо не интересовала.

– Ну, в отличие от других стран Австралия направляет нелегальных мигрантов, желающих получить статус беженцев, в спецлагеря, так называемые буферные зоны. Когда мы были маленькими, существовали Вумера и Виллавуд, помнишь? Они находились далеко в пустыне.

Я киваю. Его глаза горят. Он по-настоящему увлечен этим делом.

– Так вот, сейчас закон изменили, и все стало еще хуже. Теперь мы отсылаем их на острова Науру и Манус в Тихом океане. Условия там ужасающие – люди буквально живут в палатках в нестерпимой жаре.

– Новое правительство запретило распространять информацию об этих спецлагерях. Сейчас очень опасно пытаться выяснить, что там происходит. Правительство не хочет, чтобы мы знали. Но у нас есть эта фотография. Ее сделали с вертолета.

Он показывает мне снимок лагеря из палаток и грязи, окруженного высоким проволочным забором. Люди поднимают над головой какие-то таблички, но они слишком далеко, чтобы разобрать, что на них написано.

– Их держат здесь уже три года, и детей тоже. Содержание этих лагерей обходится нам в миллиарды, а мы даже понятия не имеем, что там происходит. Однако произошла утечка кое-какой информации. Один мужчина умер от излечимой инфекции. У него был просто порез на ноге. Беженцы в массовом порядке подвергаются сексуальному насилию со стороны охранников. Даже дети, Бек, но никто ничего не предпринимает. Там есть дети, которые пытались покончить с собой.