Я киваю.
– Хорошо. А сейчас вылезай из машины. Я больше не буду таскать тебя. Ты тяжелее, чем кажешься на вид.
Я медленно сажусь, при каждом движении боль буквально разрывает мое избитое тело. Открываю дверь машины и на секунду задумываюсь, стоит ли рассказать ей, что я нашла тело Бек. Мы встречаемся взглядами, и я вижу, как сквозь ее стальную решимость вот-вот прорвется вся накопившаяся боль.
Мир сошел с ума. Небо побагровело, и в кухне стало темно, хотя был первый час дня. Братья пытались ее убить.
Бек села за кухонный стол и осторожно опустила нож перед собой. Вообще-то следовало бы положить его обратно в ящик, но она не хотела выпускать его из виду. Она рисовала себе, как он вонзается ей в бок, когда она будет спать. Представляла, каково это – чувствовать холодное металлическое лезвие между ребрами.
Она стала медленно подниматься по лестнице в свою спальню. Бек слышала, как мальчики резко перестали шептаться, когда она дошла до верхней ступени.
В глубине шкафа лежала большая спортивная сумка, которую она украла в Myer в прошлом году. Когда воровство еще вызывало выброс адреналина. Бек знала, что никогда не будет пользоваться этой вещью, просто хотелось проверить, может ли она выйти из магазина с таким подозрительным предметом. Оказалось, что может.
Бек помедлила, пытаясь вспомнить, показывала ли сумку маме. Вряд ли. Она бы не забыла.
Она собрала уже полсумки, когда у нее разболелась рука. Разболелась очень сильно. В месте удара о кирпич была ссадина, и Бек надеялась, что все дело в ней, но тупая мучительная пульсация усиливалась. Она нерешительно потрогала пальцами руку. От острой боли на глаза навернулись слезы. Но она быстро их сморгнула.
Бек выбрала вещи, исчезновения которых мама не заметит. Толстую куртку, висевшую в самом дальнем углу, которую практически не носила. Та всегда казалась ей слишком практичной. Прошлогодние джинсы. Несколько старых футболок. Поколебавшись, подняла с пола свою униформу «Макдоналдса» и тоже сунула в сумку, потом заправила кровать.
Косметику взять не получится. Иначе это будет слишком очевидно. Фотографиям тоже придется остаться на стенах, как есть. Но один снимок она все-таки взяла; должна была взять. На фото она и Лиззи – улыбаются, щека к щеке.
Собственное отражение в зеркале напугало ее. Тушь размазалась вокруг глаз, оба колена в ссадинах. На лице грязь, на руках царапины от ногтей Эндрю. Бек как могла вытерлась салфетками для снятия макияжа: принять душ она побоялась. Потом сняла крышку на спине куклы и принялась вытаскивать оттуда деньги и засовывать их в карман сумки. Видимо, в глубине души она знала, что это случится; она долго готовилась.
Ее сердце не дрогнуло, когда она вышла из входной двери и спустилась по улице. Она даже не оглянулась. Небо приобрело бордовый оттенок, от воздуха слезились глаза. Красный туман закрывал солнце, окрашивая его в багровый цвет.
Тут она подумала о Лиззи и испытала первую настоящую боль. Попыталась отогнать ее от себя. Так нужно. Она знала, что всегда будет любить их, несмотря ни на что. Если она останется, рано или поздно они прикончат ее. Возможно, во сне, а может, дождутся, когда станут сильнее ее. Она могла бы рассказать родителям, но в душе понимала, что те бессильны. Вероятно, они и так уже знали. С ее исчезновением исчезнет и проблема. Им не придется выбирать. Так будет лучше.
Пока она шла в сторону города, на улицах становилось все темнее. Уличные светофоры мигали оранжевым светом. Жара казалась невыносимой, тело было липким от пота, кожа горела. Интересно, доберется ли она хотя бы до автовокзала, пустят ли ее на автобус до Сиднея. Возможно, Мэтти был прав насчет дня Страшного суда. Черный пепел начал падать на нее с неба, как снег. Но она не останавливалась. Продолжала идти вслепую, зная, что никогда не вернется.
Я бросила курить.
Прошел год, но даже сейчас у меня к горлу подступает тошнота от одного лишь запаха табачного дыма.
Когда я оказалась в больнице, они запретили мне говорить и надели на меня кислородную маску. Я лишь успела назвать свое имя. Свое настоящее имя. Затем они протолкнули мне в горло трубку, чтобы отсосать черную субстанцию из легких.
Доктор сказал, что мне очень повезло. Я могла бы умереть от отравления дымом, проведи в том доме еще несколько минут. Меня бросает в дрожь, хотя сегодня ужасно жаркий день. Как бы трудно это ни было, я стараюсь не думать о том доме.
Пробираясь и петляя сквозь толпу в час пик, я направляюсь к железнодорожной станции. Сейчас восемь часов утра, солнце ярко светит, и я на пути к межштатной платформе. Мне потребуется немало времени, чтобы добраться туда, куда мне нужно. Но это меня не смущает. Место назначения стоит того, чтобы отправиться в это путешествие. Мне нужно там кое с кем встретиться.
Я ненавижу главный вокзал Перта. Кажется, что он или переполнен пихающимися и толкающимися служащими в костюмах, или же безлюден, за исключением нескольких пар глаз, следящих за тобой откуда-нибудь из тени. Промежуточного состояния не бывает. Помимо всего этого, на вокзале всегда немного пахнет несвежей мочой. Летом хуже всего, потому что асфальт раскаляется под солнцем и воняет горячей несвежей мочой. Я зажимаю нос, пока стою в очереди за билетом, и надеюсь, что запах не пристанет ко мне. Я надела лучшую одежду и даже попыталась уложить волосы. Хотя обстоятельства не идеальные, я взволнованна. Я оглядываюсь и улыбаюсь людям, чего еще никогда, никогда не делала. Потом замечаю газетный киоск внутри здания вокзала. В тот же миг радостное возбуждение улетучивается. Заголовок на первой полосе газеты гласит «Близнецы Винтер не виновны».