Единственная дочь - Страница 49

Что имел в виду Андополис, когда говорил о секретах? Когда он сказал это, я была слишком рассеянна, полагая, что он раскусил меня. Но сейчас я размышляю об этом: получается, он думал, что она скрывает что-то, до того, как встретился со мной. Я не понимаю – какая разница, были у нее тайны или нет, если ее похитили на улице? Это же нельзя предсказать. Она просто стала жертвой случая. И почему он расспрашивал меня о лете до ее исчезновения? Почему думал, что я кого-то прикрываю? Это нелепо. Я снова смотрю на фотографию, где она улыбается, а глаза грустные. Она это предчувствовала? Знала, что ее ждет трагичный финал? Я поднимаю за нее бутылку, прежде чем сделать еще один глоток.

Когда я просыпаюсь, во рту у меня горит от жажды, язык как высохшая губка. В спальне темно, но вокруг опущенных жалюзи виден светлый контур: уже утро. Комната начинает кружиться, когда я пытаюсь открыть глаза, и неожиданно я понимаю, что меня сейчас вырвет. Я сдвигаюсь к краю кровати, чтобы суметь перегнуться, если меня начнет тошнить. Когда я двигаюсь, одеяло остается на месте; что-то тяжелое удерживает его. Переворачиваюсь на спину и открываю глаза. На кровати сидит мама и смотрит на меня.

– Они говорили, чтобы я разобрала вещи в твоей комнате. Устроила здесь чулан или использовала для других целей. Но я не могла. Я знала, что ты вернешься.

Она хлопает меня по лодыжке через одеяло. Я не знаю, что ей сказать. Прошло столько времени с тех пор, как у меня была мама, и я не знаю, нормально ли это, что она смотрит на меня спящую.

Но ощущение странное.

– Мальчики отправляются в воскресенье в Мельбурн, – говорит она с улыбкой. – Потом будем только мы.

– Отлично, – хриплю я. Воскресенье послезавтра. Кажется странным, что она радуется отъезду сыновей. Она внимательно смотрит на меня. Мне очень хочется, чтобы она ушла.

– Винс звонил, – говорит она наконец. – Хотел извиниться за то, что не приехал вчера. Возникли какие-то срочные дела. Он сказал, что скоро будет здесь.

Тошнота отступила, но в голове осталась пульсирующая боль.

– Ладно, не буду мешать тебе собираться. – Она поднимается, подходит к окну и приоткрывает жалюзи, впуская в комнату немного света. – Я поищу для тебя ту фотографию с показом мод.

– Ты не откроешь окно? – Свежий воздух помог бы мне. Но похоже, она не слышит меня: ничего не отвечая, выходит из комнаты и закрывает за собой дверь. Солнце слепит мне глаза, но помогает проснуться.

Я заставляю себя встать и пойти прямиком в душ. Стоя под теплыми струями воды, я чувствую головокружение. Так глупо было выпить всю ту водку одной. Если бы родители или братья зашли ко мне, я могла бы легко проговориться. А сейчас еще и Андополис возвращается. Расследование вовсе не закончено. Я так устала от него и его навязчивого чувства вины. И мне надоело играть беззащитную жертву; он слишком упивается этим образом.

Пока горячая вода стекает по моему телу, смывая отвратительное чувство дурноты, я стараюсь придумать новый план. Новый способ, как вынудить Андополиса навсегда оставить меня в покое. Такие мачо, как он, никогда не видят в молодых женщинах людей, а только объекты своих брутальных фантазий. Что же, если роль жертвы не работает, придется пойти на риск и впасть в другую крайность.

Выйдя из душа, я еще раз просматриваю вещи в шкафу Бек. В гардеробе каждой шестнадцатилетней есть что-нибудь распутное, дерзкое, и я уверена, Бек не исключение.

Я выглядываю в окно рядом с входной дверью. Улица пуста. В самом конце дороги желтеет несколько пластмассовых дорожных заграждений. На кухонном столе мама оставила для меня тарелку с двумя тостами с арахисовым маслом. Она разрезала их на треугольники, как обычно делают для маленьких детей. Интересно, твердую корочку она тоже начнет обрезать? Но я рада завтраку. Проглатываю все быстро, едва различая вкус и надеясь, что хлеб впитает в себя хотя бы немного алкоголя. Я слышу звук заворачивающих на подъездную дорожку колес. Видимо, Андополис уже здесь. Хватаю последний треугольный тост и иду на поиски мамы, чтобы попрощаться. Из-за двери спальни ответа не последовало, но я слышу какое-то движение в постирочной комнате. Входя туда, я вижу, что дверь в гараж наполовину открыта. Я понимаю, что еще никогда туда не заходила.

Толкаю дверь и ёжусь: здесь намного холоднее, чем в доме. Спускаюсь по трем узким ступенькам на цементный пол гаража. Немного пахнет плесенью и гнилью. Гараж заставлен коробками и книжными стеллажами, старыми детскими велосипедами, а в углу валяется скомканная грязная белая простыня. Странно, что мама это допустила. Кажется, она беспрестанно чистит весь дом, даже когда он безупречен. Свет тусклый, но из-за одного из стеллажей доносится шуршание.

– Мама?

Хлопок – и она появляется из-за книг, держа в руках фотоальбом.

– Иди в дом! – резко говорит она. – Здесь полно пауков.

Она как-то странно смотрит на меня, словно боится. Ее глаза бегают между мной и стеной сзади. Я оборачиваюсь, чтобы взглянуть, на что она смотрит, но там ничего нет, только коробки.

– О’кей, просто хотела попрощаться, – оправдываюсь я.

– Пока, – отвечает она и снова исчезает за полками.

Я сажусь в машину к Андополису, наслаждаясь выражением его лица: кажется, что его глаза вот-вот вылезут из орбит, когда он видит мой наряд. Это лучшее, что я нашла в шкафу Бек, – крохотная черная кожаная юбка и обтягивающая черная майка. Мне холодно и хочется покрепче запахнуть пальто. Но я оставляю его расстегнутым, чтобы Андополис не мог оторвать глаз от бледных ног своей маленькой жертвы.